— Я это, хочу сказать, где вы видели евреев под два метра ростом, светлых шатенов с серо-голубыми глазами? И совершенно не картавит. Он остзейский немец, клянусь. А фамилия?..
— Евреи бывают всякие, запомните на будущее. В том числе черные и желтые. Евреев-индейцев не встречал, врать не буду, но крючконосые брюнеты с пейсами и вывернутыми губами живут только в Польше и на Волыни, да и то не составляют там доминирующего типа. Так что успокойтесь… Если человек добровольно называет себя евреем, значит, он еврей. Стопроцентно. Исключений не бывает. Даже сам Троцкий публично заявлял, что он не еврей, а интернационалист…
Беседа была для меня крайне интересна, но впереди замаячил очередной патруль, и я сбросил скорость почти до нуля, обернулся и, отодвинув стекло форточки, перебил ее:
— Таки вы мне скажете, куда ехать, или опять будем выяснять рекомендованный маршрут у людей с винтовками?
Станислав засмеялся, настолько четко мои слова совпали с тем, что он только что говорил.
…Мы проехали мимо того самого «Мотылька», где позавчера все и началось, затем по длинному и узкому переулку позади Никитских ворот, остановились возле зеленых шелушащихся ворот под каменной аркой. Они как бы сами собой открылись, и мы оказались в небольшом, но, очевидно, типичном для того времени и этого района Москвы дворике. Вымощенном белым, сильно уже потертым плитняком, с каретными сараями справа от ворот и длинным одноэтажным флигелем слева. Посередине калитка, ведущая в крошечный чахлый садик из десятка деревьев, нескольких кустов сирени и сухой цементный фонтан в центре. С трех сторон двор окружали глухие брандмауэры пятиэтажных домов, так что ощущение изолированности, безопасности и покоя здесь присутствовало.
Через низкую дверь погреба мы ступили на крутую каменную лестницу, и через минуту я понял, что иду тем же путем, что и вчера, только теперь в качестве зрячего. Число ступенек, повороты, запахи, гулкость отражающихся от кирпичных сводов шагов — все то же самое.
Только пришли мы в совсем другое помещение, а не в то, где меня содержали вначале.
Это была типичная штабная комната, какими они бывают всегда и везде, независимо от времени и места. Столы, заваленные картами, несколько телефонов, задерганные и невыспавшиеся люди в военной и штатской одежде, табачный дым, приглушенный, но заполняющий весь объем помещения гул голосов.
Появление Кириллова и Станислава было воспринято с удивлением (конечно, они вполне могли уже числиться в покойниках или пропавших без вести) и хорошо заметным со стороны облегчением. Очевидно, тот, кто заменил их сейчас, замучился, отвечая на все более настойчивые вопросы вышестоящего командования и одновременно принимая на себя бремя решений, к которым этот человек был явно не готов. Так я сообразил, увидев открывшуюся мне мизансцену.
Этот заместитель, человек лет сорока, неуловимо похожий взглядом и манерой говорить на секретаря-распорядителя журнала, в котором я проработал последние десять лет, одетый в зеленый офицерский китель без погон, отбросил при нашем появлении толстый красный карандаш и метнулся навстречу.
— Вадим Антонович, слава тебе господи, нашлись. А то уж мы тут совсем не знали, как быть и что делать… Разрешите доложить обстановку?
— Пойдемте ко мне, Иван Ипатьевич, там и доложите. И карту захватите…
Как я понял из доклада, состоявшегося в том самом кабинете, где принимал меня Кириллов вчера вечером, мятеж (или, как деликатно называл его исполнявший роль как бы начальника штаба Центрального сектора «товарищ Иванов», «Операция Водоворот») развивался вроде бы достаточно успешно. Бой за опорный пункт Шульгина логично вписался в его первую фазу, потому что одновременно ударные отряды мятежников начали захватывать ключевые объекты города по периметру Садового кольца с выдвижением по радиальным направлениям к центру разведывательных групп. В настоящий момент под их контролем находилось пять или шесть плацдармов на подходах к Бульварному кольцу, а также практически все вокзалы.
Я сидел на стуле рядом с угловым столом, обо мне все словно бы и забыли, обсуждали свои дела совершенно свободно, не используя условных выражений, открытым текстом.
Даже Людмила словно бы меня не замечала, очевидно, категорический приказ Станислава на нее подействовал. Тем хуже для меня, в свое время она постарается расквитаться за вынужденную сдержанность с особой изощренностью. Видимо, подумал я, она страдает каким-то психическим нарушением, может быть — паранойей, ничем другим не объяснить столь агрессивной и непримиримой ненависти к человеку, который не сделал ей ничего плохого, скорее напротив.
К сожалению, я не имел возможности задавать вопросы, хотя многие моменты происходящего мне оставались непонятны.
Меня, в частности, удивила странная позиция и роль войск московского гарнизона. Он как бы оставался принципиально нейтральным, хотя прошли уже почти сутки, вполне определились и направление действий мятежников, и их цели.
Еще — ни сам Троцкий, ни кто-нибудь из членов его правительства до сих пор не выступили с какими-либо заявлениями, не призвали народ и партию к сопротивлению провокаторам и предателям, замахнувшимся на завоевания Октября, не дали даже собственной оценки происходящего. Впрочем, все это могло объясняться тем, что большинство райкомов РКП, обладавших всей полнотой власти на своей территории, или уже перешли на сторону «восставших», или занимали выжидательную позицию, сохраняя при этом контроль за местными охранными и карательными структурами.
Выходило так, что сам Троцкий заперся в Кремле, не зная, как поступить, а на улицах шли полустихийные стычки между не слишком значительными формированиями инсургентов и не имеющими единого командования, но верными центральной власти отрядами ГПУ, ЧОНа и городской милиции.
Я, несмотря на полученную подготовку, в реалиях советской жизни разбирался не слишком глубоко, однако собственный жизненный опыт и знание истории подсказывали, что здесь все не так просто.
Вокзалы, конечно, банки, почта и телеграф объекты важные, и владение ими приносит известные выгоды, но при условии, когда и весь город, и прилегающие губернии тоже находятся в твоих руках, а иначе это лишь иллюзия успеха. Признающие главенство Предреввоенсовета войска с периферии вполне могут обойтись и без вокзалов, высадиться из вагонов на окраинах, на любом полустанке и даже прямо в чистом поле и оттуда наступать к центру, блокировав все выходящие из города железные и шоссейные дороги. Телеграф тоже имеет смысл занимать, когда у неприятеля отсутствуют другие способы передачи информации, а самому есть с кем и для чего поддерживать связь. Ну и так далее.
Не проще было бы всеми имеющимися у мятежников силами нанести удар именно по Кремлю и Лубянке, арестовать правительство, а уж тогда заняться чисткой города?
Но я промолчал. Какое мне, и по легенде, да и в действительности, дело до их военно-политических забав?
Пусть Шульгин с Новиковым сами разбираются в беспорядках на подведомственной им территории.
Я же, исходя из исторического опыта, чисто теоретически предполагал, что подобная тактика мятежа оправданна лишь в единственном случае: если достижение решительного результата не планируется, а имеется в виду обозначить успех, взять центральную власть за горло и предъявить ей какие-то условия.
При этом нужно быть заведомо уверенным, что армия сохраняет и, главное, сохранит полный нейтралитет, а полицейские силы неприятеля небоеспособны.
Мои догадки тут же и подтвердились. Кириллов указал карандашом в центр карты города. С моего места не видно было, куда именно, но явно внутри Бульварного кольца.
— Когда вы рассчитываете занять Лубянку? — спросил он.
— С наступлением темноты. Подготовлено восемь штурмовых групп, которые атакуют здание и одновременно блокируют все радиальные улицы. К этому времени будет проведена вся подготовительная работа изнутри. После ареста членов коллегии и, возможно, самого Агранова мы сможем по спецсвязи дать команду о прекращении вооруженного сопротивления «восставшему народу».
А с крыши здания можно будет организовать прямой обстрел внутренней территории Кремля и корректировку артиллерийского огня, если потребуется.
— Благодарю, продолжайте работу. Возможно, я сам поприсутствую при штурме.
Иванов не слишком отчетливо щелкнул каблуками и удалился, зажав карту под мышкой.
Дверь за ним закрылась.
— Все слышали? — неожиданно обратился ко мне Кириллов.
— В основном, но я не особенно прислушивался…
— Хм! Трудно поверить…
— И тем не менее. Не имею привычки вникать в то, что меня не слишком касается.
— А разве происходящее в Москве вас не касается?